Несомненная реальность - Страница 97

Фабричная инспекция, до 1903–1904 годов более-менее справлявшаяся с разрешением конфликтов между заводской администрацией и рабочими, из-за нехватки сотрудников к 1905-му почти захлебнулась в нарастающей волне происшествий, фактически превратившись в беспомощного наблюдателя. Отсутствие четкой формальной базы и огромное количество документов, которые необходимо принимать во внимание, заставляло инспекторов принимать решения на свой страх и риск, опираясь исключительно на здравый смысл и чувство меры. Расчетные книжки рабочих, каждый раз составленные по уникальной форме, правила внутреннего распорядка, табели денежных взысканий по нескольким категориям, списки разрешенных денежных вычетов, справочные цены на главные товары (хлеб, мясо, крупа, керосин и так далее), заборные книжки… И здравого смысла зачастую оказывалось слишком мало, чтобы обойти опасные подводные камни. А в некоторых случаях инспектора просто не могли вмешиваться – многие предприятия не входили в рамки их компетенции.

Жизненные условия рабочих мало способствовали их умиротворению. Чаще всего личное пространство сводилось к койке в казарме или в комнате наемного дома, на которой ночью спали, а днем хранили вещи. В огромных казарменных помещениях, где отсутствовали даже перегородки, вперемешку жили взрослые, дети, старики и молодежь. Уединиться было практически невозможно, и вся жизнь, включая самые неприглядные и интимные ее аспекты, проходила на глазах у соседей. Многие рабочие искали забвения в водке, пропиваясь подчистую, и алкоголизм достигал ужасающих размеров как среди мужчин, так и среди женщин. В некоторых местах сознательные мужчины и женщины объединялись и добивались запрета на размещение шинков и кабаков в ближайших окрестностях завода, но такие успехи оставались редкостью. И люди спивались, травмировались и погибали, убивали друг друга по пьяни… Некоторые бунтовали – слепо и яростно, не разбирая правых и виноватых, а некоторые начинали всерьез задумываться над устройством общества. Революционные идеи, упрощенные до примитивного «грабь награбленное!», шли в массы и находили там живой отклик.

В мутной воде сновали и ловили свою рыбку, большую и маленькую, разнообразные проходимцы, выдававшие себя за революционеров, и революционеры, пользовавшиеся идеологией как прикрытием для откровенно бандитской деятельности. Активно орудовали «боевые организации» и социалистов-демократов (позже добавивших определение «большевиков» к своему названию), и социалистов-революционеров, и анархистов, и прочих течений в сложной подпольной жизни. Впрочем, во время «эксов», как в обиходе именовались «экспроприации», а проще – вооруженные налеты на банки, ювелирные магазины и денежных курьеров, они ничем не отличались друг от друга, а все вместе – от грабителей с большой дороги. Да и награбленное зачастую шло не столько в казну партии, сколько в личные карманы налетчиков.

Но налеты являлись далеко не единственным источником денежных средств для революционеров. Буржуазия – промышленники и купцы, недовольные отсутствием прав и засильем аристократии, восторженная «общественность», откупающаяся подачками от своей совести – эти денежные источники били не иссякая. Полученные же благодаря грабежам и пожертвованиям суммы, пусть даже наполовину оседая в карманах «народных защитников», шли на создание сети подпольных типографий, явок, закупку оружия, ввоз из-за рубежа нелегальной литературы и финансирование рабочих дружин, стачек и забастовок. И, что самое скверное, многие, очень многие выдающиеся люди, умные, честные и нравственные, оказывались втянутыми в подпольное движение, внося свой вклад в уничтожение существующего общества, искренне надеясь, что новый мир окажется светлым и счастливым.

Официальная же власть демонстрировала абсолютную беспомощность. Не имея ни малейшего представления о том, как справляться с чередой пожаров, вспыхивавших по всей стране, она пыталась жестокостью погасить революционное движение. Взбунтовавшиеся рабочие, крестьяне, железнодорожники убивали и громили «кровососов», парализовали промышленность и железнодорожные узлы, и посланные усмирение военные отряды беспощадно расправлялись с ними, заливая огонь бунта кровью восставших. Но погашенный в одном месте, пожар немедленно вспыхивал в двух других. Людям, которым нечего терять, не оставалось никакого иного способа выразить свой протест.

Заметно облегчить жизнь заржавевшим шестеренкам государственной машины могла бы эффективная система политического сыска, выявляющая и уничтожающая подпольные революционные ячейки, подобно нитям грибницы разрушающие и разлагающие ствол государственного древа. Однако существующие жандармские структуры оказывались совершенно бесполезными. Не обладая сетью осведомителей и осуществляя в большинстве своем чисто охранные и полицейские функции, они могли оказать на ситуацию не большее влияние, чем толпа вооруженных деревянными саблями подростков. После случившейся в конечном итоге катастрофы, уже в эмиграции, многие офицеры высшего и среднего звена с горечью вспоминали показуху и некомпетентность, царившую в среде голубых мундиров. Должности жандармских генералов считались синекурой, и занимали их отнюдь не отчаянно необходимые стране профессионалы, а временщики, обладающие хорошими связями и происхождением, отбывая время перед очередным продвижением по службе. Стоявшие во главе Отдельного корпуса жандармов люди происходили из самых разных родов войск, преимущественно из кавалерии, и чаще всего не только не имели ни малейшего представления о политическом сыске, но и презирали и его, и тех, кто им занимался. Как вспоминал уже в написанных в эмиграции мемуарах последний директор Московского охранного отделения полковник Мартынов, делами политического розыска в России зачастую ведали «порядочные младенцы в жандармских мундирах».