Несомненная реальность - Страница 190

190

— Молодой ты еще, Пахомов, — буркнул Цинь. — Не понимаешь ни хрена. Скажут вывести – и выведем. Даже с некомплектными экипажами, да даже, майский дзюк, без движков! Сам на колесики поставишь и руками толкать будешь, если что.

— Мы не станем дожидаться приказов, — подполковник Чешнев сам удивился, как твердо звучит его голос. Он определенно не чувствовал себя так уверенно. Путаясь в стульях, он подошел к стене и щелкнул выключателем. — Господа офицеры, мы не можем ждать. Нельзя позволять этому продолжаться.

Двадцать пар глаз в молчании уставились на него. Он слегка поежился. Единственный среди всех, он был полностью одет, и сейчас мундир придал ему уверенности.

— Господа! — негромко произнес он. — Мы обязаны встать на защиту законной власти. Встать, не дожидаясь никаких приказов от командования. Народный Председатель является также и Верховным Главнокомандующим, и его приказы не обсуждаются. Нужно поднимать дивизию по тревоге.

— Да брось ты, Ханс! — не выдержал майор Воротнев. — Кто станет поднимать, ты? Да Зельский тебя арестовать прикажет и под трибунал отдать, и правильно сделает. Он пока что еще комдив, не ты. Забыл, как он тебя обложил вечером? Ты ведь едва на губу не загремел.

— Мы арестуем Зельского сами, — пожал плечами Чешнев. — Он спит и подвоха не ожидает. Господа, будите остальных и поднимайте дивизию в ружье. Боевая тревога! Я возьму дежурный караул и нейтрализую полковника. Выстроить людей на плацу, и пехтуру, и экипажи. Я скажу им несколько слов перед тем, как двинемся на Моколу.

— Ханс, ты сбрендил! — Замполит дивизии выпрямился во весь рост. Стул, на котором он сидел, отлетел в сторону. — Неподчинение приказам, прямой мятеж!

— Да, Семен, в столице мятеж, — согласился подполковник. — Народный Председатель так прямо и сказал. И я намерен выполнить свой долг и мятеж подавить. Мне плевать, что думает комдив. Мне плевать, что думает начштаба. Через полчаса дивизия должна двинуться на Моколу. Господа, те, кто боится или по другим причинам не желает участвовать в подавлении бунта, может остаться в казармах. Я не стану заставлять никого под дулом пистолета. Но и на пустую болтовню у меня времени нет. Кто со мной – встаньте.

— Тю, да какая разница, в кого будем пострелять! — весело усмехнулся лейтенант Пахомов, вскакивая на ноги. — Я с вами, господин подполковник. Давайте я сам Зельского возьму, а? Давно хотел нашему козлу в морду плюнуть!

Несмотря на внутреннее напряжение, Чешнев с трудом удержался от улыбки. Какой же все-таки он еще мальчишка, этот лейтенант!

— Отставить, — сухо сказал он. — Митя, ты всерьез думаешь, что караул тебе подчинится, когда ты прикажешь комдива арестовать? Я сам. Господа, кто еще со мной?

Несколько секунд казалось, что тишина в комнате вот-вот обрушится и раскатает всех в тонкий блин. Потом… потом пронзительно скрипнул по паркету стул, и поднялся капитан Колидзе.

— Я с тобой, Ханс.

Снова скрипнул стул. Капитан Береснев грузно поднялся на ноги.

— И я, — тяжело вздохнув, сообщил он.

Его слова словно прорвали плотину. Офицеры один за другим поднимались на ноги, и вскоре все как один стояли на ногах. Воротнев дико огляделся по сторонам.

— Вы все сбрендили, — выдохнул он. — Чесслово, сбрендили…

— Ты с нами? — в упор спросил его подполковник. — Если боишься, что потом обвинят в мятеже, могу приказать тебя арестовать и засунуть на губу. Останешься чистым.

Замполит заколебался. Люди, кто с насмешкой, кто угрюмо, смотрели на него.

— А! — неожиданно махнул рукой он. — Хрен с вами, так и так в жопе окажусь. Не мятежник, так допустивший мятеж. В Главпуре не посмотрят, на губе я сидел или по бабам шлялся, все равно крайним сделают. Но ты, Ханс, точно сумасшедший. Под трибунал все пойдем, точно тебе говорю.

— Ну, когда еще пойдем! — криво ухмыльнулся Чешнев. — А до того немножко повоюем. Дивизию в ружье, господа!

* * *

— Ты с ума сошел! — всхлипнула Люся, уцепившись за плечи мужа. — Тебя же убьют! Ну посмотри на себя в зеркало – какой из тебя вояка?!

— Какой бы ни был, — хмуро ответил Тимур, поглаживая ее по спине. — Люсенька, милая, ну пойми же ты – я не могу остаться дома. Сколько десятилетий мы сидели в дерьме – и теперь, когда появился реальный шанс начать выкарабкиваться, старые гниды устроили переворот! Мне надоело шептаться на кухне с ребятами. Пора сделать что-то настоящее.

— Да ты о детях подумай! — всхлипнула женщина. — Что с ними-то случится, если тебя убьют? Да пусть не убьют, арестуют? А я?

— Люська, не убивайся ты так. Я же не стану на рожон лезть. Если что, просто в сторонке постою. За угол спрячусь. А? Ну не плачь ты! Мне идти нужно…

— Проклятый телевизор! — снова всхлипнула женщина. — Проклятый Нарпред! Им всем только одного нужно – сытно жрать и красиво жить, а ты за них пойдешь умирать. Все они один другого стоят. Ну что тебе дался Кислицын? Ты же даже за него не голосовал! А?

Тимур покрепче прижал жену к груди, чувствуя, как намокает от слез рубашка, и обвел взглядом комнату, на пороге которой стоял. Просевший едва ли не до пола диван с обтрепанной обивкой. Пара старых продавленных кресел не в комплект к дивану. Обшарпанный письменный, по совместительству обеденный, раздвижной стол, за которым в дни семейных праздников сидели гости. Шатающийся журнальный столик, на котором стоял приглушенный сейчас телевизор с серой рябью помех на экране. Протертый едва ли не до дыр ковер на полу, когда-то белый, а ныне неопределенного цвета. Семейная фотография на стенке, радужно переливающаяся под тусклым светом люстры с пожелтевшими пластмассовыми подвесками… Такая знакомая и такая родная картина, от которой нужно уходить в холодную осеннюю ночь, не зная, вернешься ли и сможешь ли сделать хоть что-то.

190